Он остановился с видом смущения, глядя на Демьяна, так как последний неожиданно захохотал.

— Что смеешься-то? Разве я несуразное что сказал?

— Расписал больно уже, вот мне и смешно стало, — проговорил старший брат своим басистым голосом, весело смеющимися глазами глядя на Осипа. — Вот и наши бабы смеются.

Действительно, обе женщины, взявшись за руки, подплясывая и ласковыми глазами поглядывая на Осипа, с неудержимой веселостью звонко хохотали.

— Ну, что гогочете вы, бабы! — воскликнул Осип.

— Да вот рожать много придется нам по твоему рецепту, — ответила его жена, не переставая хохотать. — Думаю, что ни год, то двойней или тройней придется рассыпываться, потому ты, чаю, целое царство хочешь основать.

— Бабы — дуры, не смотри на них, Осип. Что куры кудахтают, что бабы смеются — все одно. Я же вот что тебе отвечу на твои слова: бежать нам еще далее ни к чему, потому и тут пустыня, паспортов, значит, и не потребуют… Селись, где хочешь, работай над землей, она Божья… Будем хлеб есть от трудов своих, а бабы детей рождать, чего лучше…

— А если нас по загривку, да плетьми, как беглых… что тогда! — воскликнул Осип дрогнувшим от волнения голосом, и слова, сказанные им, были так ужасны, что женщины, как бы сразу похолодев, неподвижно уставили на него свои испуганные глаза.

— Плетьми! Ну, брат, шутки шутишь. Теперь я прямо ножом в самое сердце…

Демьян грозно посмотрел на брата, черные глаза его сверкнули и в руках блеснул нож.

— Оставь эту штуку, спрячь ее, с ней всегда плохо, и пока в руках она, от беды к другой будешь переходить.

Говоря все это, Осип заставил брата спрятать его нож и продолжал:

— Лучше уйти нам, где нет никого, окромя зверя, чем с человеком войну вести. Здесь не так уж пусто, как ты гадал, вон, смотри…

Осип указал рукой на высокую отвесную скалу. Внизу зияла пропасть, а над нею по узенькой площадке, между скалой и пропастью, тянулись один за другим несколько всадников в папахах, бурках и с ружьями на спине.

Все стояли с устремленными на них одновременно с любопытством и испугом глазами, а Демьян даже с восторгом.

— Ловкие, черти! Почти что висит над бездной, а смотри, сидит на коне царем каким.

— Вот так и чудится, что стражники с нашего села Кулаки, и схватят нас, и к земскому отведут, и пропадай головушка моя, — испуганно проговорила жена Демьяна.

— Баба — дура. Стражник — христопродавец, холоп и куриная душа, а это — орлы… разбойники, — это вот вернее будет.

Проговорив это, Демьян снова стал любоваться видом всадников, лошади которых спокойно ступали по краю отвеса.

— Коли разбойники, то уже не так страшно… — начала было его жена, но Осип решительно проговорил:

— Идем дальше искать места, где не ступала бы нога человеческая. В пустыню пойдем, и пустыня одна нам ответит, клейменым людям: мир вам.

С последним словом Осип двинулся вперед и за ним его брат и женщины.

Прошло несколько дней.

Солнце начало уже падать куда-то за горы, оставляя на небе огненно-красный круг, когда два каторжника и их жены подымались по крутой горе к вершине. Гигантские дубы, кипарисы, чинары — все эти деревья возносились высоко кверху, образуя в вышине ярко-зеленые купола, а внизу было свободно, как среди зеленых коридоров. Было так тихо, что звуки от падающих желудей раздавались, как удары свинцовых пуль. Изредка раздавался шум крыльев пролетающих фазанов, и потом снова все замирало, пока какой-нибудь зверь не нарушал его шумом ломаемых им ветвей.

— Замаялась, — сказала жена Осипа, приостанавливаясь на месте. — Ишь, горища какая, словно к небу подымает нас…

— И хорошо, — шутливо отозвался Осип, — на небе паспорта не спросят. Думаю я, что это настоящая пустыня и есть, где до Бога близко, а до земных чертей далеко.

Демьян захохотал.

— Да ты доберись сначала до вершины-то. Может, и там лес или вершина такая, что только орлам летать: так как же пахать землю-то будем…

Осип молчал, но не прошло и нескольких минут, как все они внезапно остановились, пораженные открывшейся их глазам картиной.

Вершина горы, на которую они взошли, представляла ровную площадь, покрытую бархатисто-зеленым ковром. За этой площадкой гора шла пологими уступами книзу, наподобие гигантской вечнозеленой лестницы, созданной для восхождения вестников, воспевающих хвалу Богу. В самом низу, подползая одна за другой, с тихим ропотом ударяли о берег прозрачно-зеленоватые волны беспредельного Каспийского моря. Где-то в необозримой дали как бы падал в море огненно-красный шар солнца, набрасывающий на море золотисто-багряную ризу.

Каторжники и их жены неподвижно стояли на месте, пораженные открывшейся им картиной и испытывая какой-то молитвенный восторг. Вдруг Осип, опускаясь на колени, воскликнул с необыкновенной уверенностью:

— Это место нам дал Бог — нам и нашим детям и внукам, ибо этот зеленый рай — пустыня, в которую еще не вступала нога человеческая. Станьте все на колени.

Голос Осипа звучал величественной силой и потому женщины сейчас же упали на колени, а старший брат опустился медленно, борясь со своим самолюбием.

— Обещайтесь — в поте лица возделывать хлеб ваш, и все, что даст нам эта земля.

— Обещаемся.

— Обещайтесь жить в мире и согласии, как меж собой, так и в будущем, когда будут у нас дети и внуки; искать одной правды, не обижать ни малого, ни большого, не подымать руки на бессильного или женщину, больше всего слушаться совести своей, и она одна будет для нас и наших внуков царицей в белом ангельском уборе.

— Согласны.

— Обещайтесь за себя и внуков ваших, что отрекаетесь от прежнего мира, где за деньги распинается истина и совесть, как когда-то Христос был распят, где бедняка щелкают кнутом за каждый неверный шаг, а перед богатым разбойником рассыпают, как бисер, льстивые слова…

— Обещаемся, — воскликнули женщины.

— Да будет он проклят… этот мир! — вскричал Демьян, и глаза его сверкнули.

— Потише, брат мой. Мы в храме Бога не проклинать должны, а понимать и очищаться.

Проговорив все это тихо и кротко, Осип опять возвысил голос:

— Обещайтесь Бога иметь, Который на небе, и другого в сердце — чистую совесть. Только этих богов чтите больше, потому что, когда совесть чиста, то лик Бога отразится в ней, как ваше лицо — в ясной воде, и глас Его услышите в сердце. Не говорите никогда, что не видите Его: Он в глубине существа вашего, а когда не увидите Его в себе, знайте — Он отошел от вас, и тогда падите на лицо свое и смотрите в свою совесть — чиста ли она. Вот все боги наши, а других, с бородами, и усами, и алмазами нам не надобно, ибо среди многих богов потеряете себя и станете думать, как католики: святой Бонифаций, я вот сотню рублей выложил для тебя, а все нет мне радости видеть, чтобы Вакула разорился; так я вот выложу для Пахомия двести и он сведет судорогой руки и ноги Вакулы. Великое кощунство это и великая глупость — рисовать на дереве богов. Аминь.

— Аминь, — возгласили женщины и Демьян, и все поднялись с колен.

Они долго стояли, не двигаясь, очарованные величием окружающего и потрясенные клятвой, данной ими всеми. В голове Демьяна проходили даже такие мысли: «Ишь, мой младший брат как заговорил — церковник и начетчик. Откуда это в нем — сила такая? Вот и мои колени словно сами подогнулись, хотя не по нраву мне смирение этакое, но здесь и взаправду словно в храме Божьем. Много крови на душе моей, убитые мелькают перед глазами — так послушаюсь Осипа, хоть он и младший брат, ничего: буду смотреть в совесть свою, и здесь в пустыне, может, и вправду найду счастье и мир».

Пока он так думал, женщины и Осип стояли неподвижно, охваченные как бы какой-то молитвенной радостью, и все смотрели на горизонт, где солнце падало в море: им казалось, что Сам Бог погружает его в водную пропасть, чтобы потом снова поднять с другой стороны.

Вдруг среди царившей тишины послышались странные звуки, шум как бы падающих ветвей, точно среди деревьев шли какие-то сердитые люди, все ломая на пути своем.